Темы, поднимаемые Великим каноном Андрея Критского, – это темы, основанные на Священном Писании, в том числе и Ветхом Завете. И мы как раз будем, как бы возвращаясь вспять, проигрывать, вспоминать те же самые сюжеты из Священного Писания, только в той интонации, в том акценте, в той точке зрения, как это делает канон. Но прежде чем приступить к самому канону, несколько слов о том, что представляет собой это уникальное в своем роде произведение (уникальное в первую очередь по объему).

Андрей Критский – автор VII века. Родился он, по всей видимости, в Дамаске, а был, разумеется, епископом Крита. Но епископом он стал аж в 50 лет. А как доносит до нас Священное Предание, до семи лет он вообще не разговаривал. Это к слову о тех техниках и технологиях раннего развития, которые сегодня очень популярны, но на самом деле очень узки и тоталитарны, потому что загоняют ребенка в прокрустово ложе каких-то заявленных показателей. А на самом деле человек может развиваться очень по-разному. И великие люди, скажем, в детстве, в младенчестве отнюдь не блистали. Скажем, были такие, как Пушкин; такие были яркими всегда. А были такие, как Эйнштейн, которые и в школе никакими особыми дарами не отличались. Поэтому на самом деле все очень индивидуально.

И вот будущий песнописец, творец канонов очень долго молчал, прежде чем начал говорить и писать, так чтобы это можно было читать почти через полторы тысячи лет. И епископом он стал тоже очень поздно. Так вот, Промыслом Божьим, Господь ведет ко спасению разными путями. В любом случае личность творца канона должна периодически всплывать перед нами хотя бы просто потому, что в этом каноне, так, как он будет читаться на первой неделе Великого поста, есть тропари, обращенные к творцу этого канона: «Преподобный отче Андрее, моли Бога о нас…»  Чтобы это не было формальностью, чтобы вы осознавали, что за этим произведением стоит некий человек, некая судьба, человеческое лицо, стоит особая человеческая драма, обретение веры, жизни по этой вере, плодом чего и стал этот канон. Ведь человек не просто сидел в кабинете и излагал рифмы, какие-то тропари, это очень глубоко пережитое собственное бытие перед лицом Бога.

И вот это переживание своей жизни перед лицом Бога, очень глубокое и долговременное, и выразилось в этих самых песнопениях, в этом Великом каноне. А не так просто человек решил: а что бы не сочинить? «А вот сочиню-ка я; еще никто не сочинил, а я сочиню». Как это сейчас делается: никто еще не написал вот этого, а я напишу; еще никто эту тему не осветил, а я освещу. Нет, раньше делали не так, раньше человек именно сам по себе продумывал, проживал некие ситуации, размышлял над Священным Писанием, проживал это Священное Писание, плакал перед Богом, размышляя над этим Писанием, а потом это все вылилось по действию Святого Духа в написание этого канона.

Всего в каноне покаянных тропарей, то есть вот этих маленьких отрывков, которые, по существу, и составляют содержание канонов, – двести десять. Именно поэтому его и называют Великий канон: он очень-очень большой. К этому покаянному канону, собственно, еще присоединены тропари, посвященные преподобной Марии Египетской, и тропарь самому Андрею, написанный, понятно, не им, а в более позднее время. Мы не берем сейчас тропари преподобной Марии, они нам сейчас не так важны. А все основное содержание канона – эти двести десять тропарей – посвящено ветхозаветной части и новозаветной (примерно три к пяти: третья часть ветхозаветная, пятая – новозаветная, чуть меньше).

Новозаветная часть очень понятна: во-первых, само Евангелие все-таки на слуху, и сюжет очень понятный. Там иносказаний, метафоричности очень мало. То есть если, например, вспоминается женщина сирофиникиянка, которая молилась о том, чтобы дочка ее выздоровела от беснования, то так это и сказано: «Господи, исцелил Ты дочь сирофиникиянки (или хананеянки), так и мою душу исцели»; «Как вытащил Ты апостола Петра из воды, так и меня вытащи». То есть там, в принципе, аллюзии, метафоры минимизированы и все понятно. В каком-то предварительном истолковании,  осознании,  осмыслении это не нуждается. Человек, слышащий это первый раз, если у него нет языкового барьера, вполне понимает, о чем идет речь.

Совсем не то тропари, сюжеты, которые посвящены ветхозаветной части Великого канона, где Андрей Критский вспоминает некие ветхозаветные события (ветхозаветных персонажей чаще всего). И вот то, как он их переосмысляет, несколько необычно и неожиданно. И ход мысли (или, точнее, движение духа) в переосмыслении ветхозаветных сюжетов – это не так прозрачно, не так понятно, не так очевидно, как в случае с новозаветными сюжетами. Поэтому люди в большинстве своем не знают тех сюжетов, на которые ссылается Андрей Критский. Потому что Библию не читают. А если даже и читали когда-то, то очень хорошо забыли. Даже если не знают это хорошо, то какой вывод следует? Он переосмысляет это нестандартно.

Скажем вот, Каин убил своего брата Авеля. Ну и что? «Я-то ведь никого не убил, поэтому слава Богу, что я не такой, как Каин». Да ведь? Так думает человек. Или, например, Ламех убил еще больше. «Ну так я-то тут при чем?» То есть, в принципе, если я сравню с собой персонажей Ветхого Завета, то они просто моего мизинца не стоят, они все грешники. Там, кроме Авеля и, пожалуй, Сифа, никого нет;  даже показать не на кого. Всё какие-то отрицательные примеры. Если с этой точки я рассмотрю Ветхий Завет, так просто пойму, что вообще жизнь удалась и Царство Небесное мне гарантировано. А он переосмысляет это совсем в другой плоскости, и именно эта ветхозаветная часть канона Андрея Критского и представляет собой и удивительный образец богословия, духовных размышлений над текстом Священного Писания, и удивительный образец церковной поэзии, потому что именно совершенно неожиданно он, вспоминая, читая некий сюжет, делает из него выводы, относящиеся к собственной духовной жизни.

Обычно новозаветные фрагменты более утешающие, а ветхозаветные более обличающие. Мы будем работать только с ветхозаветными тропарями, то есть это те тропари, которые посвящены воспоминаниям ветхозаветных сюжетов. И чтобы вы тоже понимали: изначально канон – это единое произведение. То есть он написан как некое единое целое – так, как мы привыкли читать канон. Большой, но целый. Специально для стояния преподобной Марии Египетской, – это то, что служится в четверг, на пятой седмице Великого поста. Но потом этот канон был разбит на четыре отрывка, которые читаются на первой неделе Великого поста. Поэтому когда мы читаем, у нас как бы единой структуры не вырисовывается. Когда читаешь настояние, там это все видно – кульминация, насыщенность, эти все темы. Видно, как они разрабатываются постепенно: есть постепенность восхождения от Ветхого Завета к Новому; это очень отчетливо  проявляется. Поэтому нам иногда структуру содержания канона Андрея Критского уловить очень непросто, вот именно в формате первой недели Великого поста. Но важно это понимать.

В обычном рядовом каноне девять песней, но в обычном каноне, где бы когда бы его ни нашли, второй песни нет. Первая, третья – и так далее до девятой. Великим постом вторая песнь есть. Есть она и в каноне Андрея Критского, поэтому здесь полноценных девять песней. Так вот, первая песнь вспоминает событие, связанное с грехопадением, с историей Каина и Авеля, то есть это самое начало бытия. Вторая песнь – это грехопадение и история до потопа, то есть в целом первая и вторая песни – это допотопный период. Третья песнь касается периода патриархов (Ной, Авраам, Лот как племянник; то есть там случай с Содомом и что с Лотом происходило). Четвертая песнь – это патриархи, ближайшие потомки Авраама – Исаак, Иаков, Иов. Пятая песнь обычно связана с детьми Иакова, там очень небольшое количество сюжетов, Моисей  и в целом событие Исхода. Шестая песнь – Израиль в пустыне: как себя ведет и что с ним происходит. Седьмая песнь – это цари от Давида. То есть Саул не вспоминается, а вот от Давида все цари  вспоминаются, если есть что вспомнить. И восьмая  песнь – вспоминаются пророки.

То есть вот так последовательно автор охватывает весь сюжет Священного Писания, находя в нем образы для того, чтобы поразмыслить и о своей собственной судьбе. Девятая песнь – только новозаветные сюжеты, потому что она и составлена по образцу песни Богородицы. Поэтому он никаких ветхозаветных сюжетов туда не вставляет, только новозаветные. Но это, так сказать, структуры ради, хотя это вообще не так важно. Когда вы слушаете канон, смысл не в том, чтобы понять, что сейчас будет, зачем это все и какая структура, – это не нужно вообще, вы просто вслушиваетесь в те образы, которые приводит нам на память преподобный Андрей Критский, и обращаете эти образы к собственной душе для того, чтобы плакать и сокрушаться. А думать о структуре – это, скажем так, академизма ради, чтобы просто понять, что человек, когда писал канон, о чем-то думал, что у него был какой-то план, он не просто так это делал. Как настоящий автор, он создает некое произведение, которое имеет свою структуру, некую поэтику, свое отношение к ветхозаветному тексту. Это первое. Это чисто пропедевтический курс, как модно говорить, то малюсенькое, крошечное, что надо знать и во введении сказать.

И второй момент, более важный, принципиальный по-настоящему, тоже нужно сказать во введении, прежде чем приступить к канону Андрея Критского. Я бы назвал это апологией этого канона, потому что есть люди, в том числе и церковные (а уж нецерковные почти все), которые не понимают, зачем нужен подобный канон. Люди, которые живут по принципу: Христос пришел, стало быть, надо что делать? – радоваться, радоваться и радоваться. А то придумали какой-то канон какого-то Андрея Критского, зачем-то надо плакать, сокрушаться… «Делать вам нечего; и вообще Великий пост не нужен, только себя томим без толку, близких угрызаем, пользы никакой не получаем, а Пасха все равно будет, никуда не денется, и все равно будет радостно. Поэтому нечего зря сорок дней мучиться. Лучше, как говорится в одном произведении, кому-нибудь радость и пользу принести, а поститься толку никакого нет». Есть такие мнения, еще раз повторю, в том числе и церковные, хотя православный канон, или, так скажем, восточнохристианский дискурс, восточнохристианское предание, понимание, осмысление жизни в Боге со времен Антония Великого, допустим, и кончая святыми отцами ХХ века ясно говорят о том, что покаяние  является неотъемлемой частью подлинно христианской жизни.

И дело не просто в каноне Андрея Критского (покаянном или Великом), а это очень принципиальная по существу своему новозаветная установка, евангельская даже, о том, что покаяние является константой человеческого бытия в этом мире. Пока человек живет в мире, он должен творить покаяние. И радость, по мысли святых отцов, является плодом покаяния. Человек настолько радостен, насколько он пребывает в покаянии. Если покаяние или воспоминание о своих грехах приводит к отчаянию, приводит к унынию, то это не покаяние и никакого отношения к нему не имеет. Подлинное покаяние всегда приводит к радости. И всякая радость, которая не рождена в покаянии, не будет истинной, не будет правильной, не будет спасительной.

Поэтому покаяние является отнюдь не противоречием известным словам апостола Павла о том, что нужно всегда радоваться. Если бы человек всегда пребывал в покаянии, то он всегда был бы радостный, как называет это парадоксальное делание преподобный Симеон Новый Богослов: радостотворное покаяние и радостотворный плач, – плач, который делает человека способным радоваться. Можно радоваться и без плача, но эта радость будет душевной, будет надуманной, будет наигранной, иногда льстивой, иногда лживой, иногда просто погибельной. А для того, чтобы созидалась душа, необходимо покаяние. Почему? Вот на этот вопрос отвечает в том числе и канон Андрея Критского. Почему? Потому что человек пребывает в погибели, он пребывает в отлучении от Бога, и к нему приходит Спаситель, приходит, чтобы его спасти. И покаяние есть действие человека, который и определяет свое бытие как бытие нуждающегося в спасении. То есть когда человек сокрушается и плачет, он этим свидетельствует, что он нуждается в Спасителе, в спасении, помощи, защите, он нуждается в Искупителе, в Том, Кто бы его простил и исцелил. Покаяние и напоминает ему о том, что он нуждается в Спасителе. Покаяние и ставит его в такое состояние, когда он этого Спасителя призывает. Покаяние помогает человеку занять онтологически правильное место перед лицом Бога. И именно это – смирение.

О смирении можно говорить много. И, может, поговорим, когда будем читать канон Андрея Критского, но суть в чем? Смирение – это правильная, онтологически верная точка отношений человека к Богу. Почему? Потому что человек – творение, а Бог – Творец. Поэтому человек сознает, что он бесконечно малый перед лицом бесконечно большого. Это просто правда, что человек такой есть. Он не обладает ведением, силой, вечностью, бесконечностью, мудростью и так далее. И во всем этом он нуждается и это от Бога хочет получить. Потому что Бог – Источник его жизни. Смирение – это просто констатация факта, что я ничто, а Бог – всё. И все, что я могу получить, есть только у Бога. И это есть правда. Это не есть некое ломание своего характера. Человек, который по-настоящему смирился, просто признал очевидный факт, кто есть он и Кто есть Бог. Чтобы смириться, чтобы принять правильные отношения с Богом, и нужно покаяние.

Но смирение еще важно и для другого. Потому что смирение – это свойство Бога. Он единственный по-настоящему смирен. Поэтому, смиряясь, мы, занимая свое естественное положение как творение перед лицом Творца, в покаянии стяжаем Божественные энергии, через которые нам усваивается смирение как качество Бога. Мы смиряемся по подобию смирившегося, смиряющегося, смиренного Бога. Поэтому смирение есть единственно правильная, единственно точная, единственно достоверная точка, форма, модус бытия человека перед лицом Бога. Как Христос говорит: научитесь от Меня, яко кроток и смирен есть сердцем. По-другому нельзя, все другие точки, модусы бытия человека перед Богом будут неправильны, будут лукавыми. А для того чтобы смириться, есть только одно действенное свойство, один действенный метод, который на протяжении уже не одного столетия называется покаяние. Именно по этой причине в Православной Церкви так много это занимает места. Для этого нужен в том числе Великий пост и этот самый канон, к рассмотрению которого мы приступаем.

И последний момент. Иногда вы не привыкли (бывает такое) к покаянию вообще. В целом вы не против его, вы даже готовы прийти на исповедь, сказать о том, какие у вас грехи, но это еще не покаяние, это просто перечисление некоторых своих ошибок. Вы, собственно, и считаете их ошибками, а на самом деле покаяние – это нечто другое. Когда вы начинаете слушать или читать канон Андрея Критского, у вас попервости  возникает шок. Очень правильный, очень хороший шок, потому что покаяние – это шокирующая вещь. Почему? Потому что это правда. Правда никому никогда не нравится. И правду слушать неприятно никогда и никому, кроме смиренного человека. Только смиренный человек вынесет правду, поэтому только смиренный человек вынесет Страшный суд, потому что Страшный суд есть правда: так, как она есть, без всяких прикрас, искажений, умалений – просто правда.

И к стоянию перед лицом этой правды и приучает нас любое покаяние. Покаяние есть вползание (кто-то, может, и входит, но обычно человек вползает в эту правду) потихонечку, как бы бочком, бочком, протискиваясь в этот океан света, потому что если человек просто впадет, ввалится в этот океан света сразу, то он не вынесет правды о самом себе, он может просто повредиться в душе, в уме или впасть в отчаяние, какой же он все-таки на самом деле перед Богом ужасный. Для того чтобы сделать это, как бы втащить человека в  свет, показать ему, как Бог видит нас в правде, канон Андрея Критского дает очень правдиво иногда суровые вещи. Нам они кажутся иногда надуманными, но на самом деле он приобщает нас к правде.

И в связи с этим важно помнить, что евангельское благовестие амбивалентное. В Евангелии говорится не только о милосердии, не только о любви. В Евангелии говорится еще и о Суде. И вот эта двойственность Евангелия всегда должна нами помниться, хотя бы в уме мы должны это держать, но когда мы каемся, мы должны обращать внимание на эту правдивую судную составляющую Евангелия. Например, притча о талантах. Человек имел зарытый талант и был брошен в геенну огненную. Человек пришел на брачный пир, не поменяв одежды, – и был брошен в геенну огненную. Десять дев пришли, пять запоздали (дев! – девство свое сохранили), всего лишь на несколько минут, – выгнаны были вон.

И так много можно сюжетов говорить. Вот хрестоматийный сюжет: есть два пути – широкий, ведущий в погибель, и узкий, ведущий в жизнь вечную. И сказано: и немногие находят его. То есть на самом деле в Евангелии есть много чего. В последнее время принято обращать внимание только на несколько слов, говорящих о том, что Бог всех любит, всех прощает, всех спасает. На то, что там есть другие слова, как-то не принято внимание обращать. А они там есть.

И вот канон Андрея Критского был написан  (особенно ветхозаветная часть) именно с воспоминанием о том, что в нем есть очень суровые, приговорные вещи, и мы не должны об этом забывать. Если мы забудем, у нас не хватит сил правдиво судить себя. А судить себя мы должны. Апостол Павел ясно говорит: кто не судит себя сам, тот будет судим с миром. Поэтому ничего другого нам не остается, как совершать суд над собой. И канон Андрея Критского, особенно в ветхозаветной его части, и есть наш (сначала Андрея Критского над собой, а потом и наш) суд над собой.

Записала Елена Тимофеева

Все части передачи можно посмотреть перейдя по ссылке.