Десятилетия государственного атеизма в нашей стране будто катком прошлись по городам и селам, не только уничтожив храмы, не только изъяв из общественного пространства всякое упоминание в положительном смысле о Боге и вере, но и практически под корень подрубив традицию семейной религиозности, когда навык к молитве и ощущение Божия присутствия в нашей жизни дети впитывали, можно сказать, с молоком матери. В 90-е годы, да и позже, распространение веры в семьях, можно сказать, шло в обратном направлении – не от бабушек-дедушек и родителей к детям, а от молодого поколения к старшим, основная часть жизни которых прошла в атмосфере обезбоженной реальности. И все-таки были семьи, в которых и в разгар советской власти, несмотря ни на что, дети воспитывались в вере. Семьи, давшие миру и Церкви верных служителей, тружеников, молитвенников… Одной из них была ничем, вроде бы не примечательная семья Санталовых, в которой отец, верующий человек, погиб из-за отказа идти в колхоз, а мама, пережившая годы заключения, воспитала детей настоящими христианами, а сама втайне приняла монашество. Монашеский путь выбрали для себя и трое из ее детей. Знавшие членов это семьи бережно хранят память о схииеромонахе Нифонте (Павле Санталове), четверть века прослужившем в Димитриевской церкви села Хорошилово на белгородской земле, его маме Нине Федоровне (схимонахине Марине), его сестрах, в постриге Римме и Артемии. Совсем недавно, 11 мая 2018 года, отошла ко Господу самая младшая дочь этой семьи Надежда, в схиме Артемия. Воронежский журналист Эдуард Ефремов сохранил запись рассказа матушки Артемии о брате, о тех испытаниях, которые выпали на долю ее семьи, о незабываемых встречах с праведниками наших дней.
Из праведного семейства
В дни пасхальные дни в Алексиево-Акатовом монастыре на 89-м году земной жизни отошла ко Господу схимонахиня Артемия (Санталова).
За ней с детства ходила слава – «не все дома», «больная на голову». По воле Божьей я с ней был хорошо знаком. В каких только святых местах мы с ней ни побывали, с какими Божьими людьми ни встречались. Далеко не всегда транспорт под рукой. «А ты позвони (называет ту или иную фамилию), ему ведь тоже там интересно будет побывать». С большими сомнениями звонишь, зная занятость этих людей, но ни разу ни от кого не было отказа. Потом стал замечать: складывается ситуация, результат которой неизвестен, а Надюшка (мирское имя до пострига) скажет какую-нибудь «отсебятину», и в итоге все по ее разумению получается.
Никакого подвига юродства или старчества она на себя не брала – и следа подобного не было. Чудить – чудила. Будучи лучшей швеей на фабрике «Работница», себе практически ни копейки от зарплаты и премии не оставляла. Спала на простынке, сшитой, наверное, из сотни лоскутков, обрезков, которые шли в утиль…
Однажды сестры Санталовы задумали сделать какую-то покупку, необходимую для хозяйства. Надежда согласилась… Утром сестра Мария собирается в магазин и слышит: «Не спеши – денег-то у меня нет» – «???» – «Вчера вечером женщина заходила: судьба – одни страдания! Больная, ночует с детьми, у кого придется – я ей пять тысяч и отдала». Ни откуда она, ни имени… После эта женщина в доме не появлялась. Обыкновенная жизнь…
С каким-то смиренным спокойствием, будучи уже в монастыре, говорила о том, что ее похоронят не там, где хотелось бы, и что далеко не все попадут на ее похороны: «Если опоздаете, не переживайте – на могилке всегда обо мне помолиться успеете».
В день похорон с утра ливень проливной. Отслужили панихиду. Прибыли на Лесное кладбище – чистейшее светлое солнечное небо! Разве не чудо? Пошли воспоминания за воспоминаниями – выстраиваются в цепочку разные свидетельства ее непростого пути жизни… Осталась запись рассказа схимонахини Артемии о том, каким было детство, какими были родители… Приходишь к выводу: она из святого семейства, святость передалась по роду. Прочитайте и поймете, какой истинно православный дух от нас уходит. Не живет село без праведника. Россия состояла из семейств праведных.
«А я то время
с особой благодарностью вспоминаю»
– Мы из Артемовки Тамбовской области. Это в Мордовском районе, в 100 километрах от Тамбова. Чудотворное село. Там был храм деревянный, Космы и Дамиана. Рассказывают, как учитель ходил по деревне и агитировал, чтобы верующие дали согласие на уничтожение церкви, из нее надо было школу новую построить. Никто не дал согласия. И он тогда взял и подделал подписи односельчан – за всех сам расписался. Мама ему сказала тогда: «Накажет тебя Бог…» И он тяжело заболел. В тяжких муках умирал, говорил, что, мол, это его Нина Федоровна (мама схимонахини Артемии – прим.) прокляла… Жаль, что ничего грамотный человек не понял. Господь поругаем не бывает.
Родилась я 28 февраля 1930 года. Раскулачивать начали в марте. Мама пришла за мною в ясли, а ей меня не отдали… Мне было три недели от роду, когда родителей арестовали в первый раз. Павлу исполнилось пять лет, Серафиму – два годика.
Отец плотничал. От него плотницкое дело переняли и Павел, и Серафим. Папа был верующим и категорически выступал против колхоза… Его туда записали без согласия. Добился, чтобы из списков колхозников исключили. Нет, он не бунтовал. Просто со смирением сказал, мол, будет терпеть все, что Господь для испытания ни пошлет, но в колхоз вступать не будет…
Меня отдали в детдом. Когда маму выпустили, мне было два года. Она только и смогла, что увидеть меня. Ей тут же дали новый срок. От нее требовалось одно – согласие на вступление в колхоз.
Когда ее освободили во второй раз, она не знала, где я нахожусь. Сведения ей обо мне не давали. Из детдома на территории Тамбовской области меня перевели в детдом города Горький. Помню, что неподалеку от нас находилась церковь, в которую ходили старушки. И мы, дети, были обучены над ними смеяться…
Мама искала меня долго и безуспешно, пока не обратилась к старцу Георгию Ивановичу. Даже не знаю точно, где он жил… От него, прозорливого, она узнала, что я нахожусь в Горьком. В дорогу он ей дал просфору, молитвенник… Я по сей день с содроганием в сердце вспоминаю, какое испытание довелось пройти маме. Думаете, ей вот так взяли и отдали меня? Нет… Вывели сначала троих девочек и спрашивают: «Какая из них ваша?» Мама ни одну из них не признала своей. После рассказывала, что колебания были большие – она же меня почти не знала. Потом вывели еще троих. Опять нет среди них меня. И только в третьей тройке оказалась я, и мама сразу же бросилась ко мне со слезами…
Тяжело жили. Голодно. Помню, как с топориком ходила в поле и рубила полынь. Сухой полынью топились. К полыни подкупали у соседей навоз. Надо было так рассчитать, чтобы тазика с навозом тебе хватило на то, чтобы и еду сварить, и теплом хату обеспечить. А я то время с какой-то особой благодарностью вспоминаю. Как сказку! Горит в печурке огонь, собираются у нас соседи и начинают петь. Так красиво и душевно, как в войну, больше никогда и нигде не пели…
Еще у нас там очень красивые места… Рядом с нами такой расчудесный хуторок был – весь в садах! А в центре этого рая на земле – пруд! Мы туда бегали купаться… Теперь-то понимаю, почему Павел и стихи стал писать, и рисовать… Такой Божией радостью, дарованной тебе, хотелось поделиться со всеми…
На хуторе было много овец, уток, гусей. Люди там жили какие-то особенные – веселые и добрые. Потом власти решили, что так хорошо людям жить нельзя, – бесперспективная эта жизнь. Чуть ли не в один день их всех взяли и переселили к нам в Артемовку. Дома снесли, все распахали. Долгое время пруд живым оставался…
Мама
Мама очень добрым была человеком. Странники и богомольцы ночевали только у нас. С ними тоже интересно – каких только рассказов не понаслушаешься. Но однажды вышла очень некрасивая история, за которую и маме было стыдно, и я продолжаю молиться за искупление того давнего ее греха. Пришла взбалмошная соседка и смутила маму: мол, не пускай к себе одну странницу – есть подозрение, что она специально пришла в село, чтобы у нас тут ребенка своего оставить… Подкинуть кому-нибудь, одним словом… Мама и отказала ей. А потом как всполошится: «Да что же это я наделала?! А вдруг это сама Богородица испытать нас заходила?» Выбежала на улицу – и по дворам, спрашивать, не видали ли женщину с ребенком. Я тоже стала ей помогать искать ту странницу. Мы с ней вдвоем вышли в поле, и нам вдвоем почудилось, что где-то далеко-далеко слышится женский плач. Мы пошли на него, но он от нас то в одной стороне объявится, то в другой… А может, нам только примстилось… Но тот грех до сих пор и у меня на душе.
Папа умер в ссылке 20 мая 1943 года. К маме приходили хорошие мужчины, из верующих, которые предлагали наладить совместную семейную жизнь… Ради детей. Но она ни в колхоз не пошла, ни замуж не вышла. Приняла тайное монашество. В монашестве она была Корнилией, а в схиме – Мариной. Не получала паспорт, не участвовала ни в одних выборах, отказалась от пенсии.
…Мы все часто ездили к брату в Хорошилово. Ему много помогал брат Серафим. Они вдвоем своими руками сделали иконостас, оклады для икон… Батюшка вначале службу в Хорошилово воспринял как ссылку. Его в Воронеже очень притесняли. Поначалу в Боево служить перевели, а потом и вообще отстранили от службы… Год он нигде ни работал. Когда предложили перебраться в Хорошилово, переживал – глухое село, прихода – никакого. А потом даже радовался: «Да как же хорошо! Сам себе хозяин…» При нем храм был расписан чудесным образом…
Последние годы мама жила с нами в Воронеже. Ослепла. Спасалась тем, что наизусть знала все молитвы, многие акафисты, Псалтирь. Находилась в непрестанной молитве. У нее были сильные боли, но ни к каким врачам не обращалась, запрещала нам врачей приглашать. У нас были знакомые верующие доктора, они немного облегчали ее участь… Отошла ко Господу 1 ноября 1990 года, в день открытия Акатова монастыря.
Благочестивая была кончина. Попросила она нас с Раисой поудобнее ее посадить на диване. Усадили, а она сразу же обмякла, дыхание прекратилось. Я в ужасе! Без причастия… Впереди ночь. Взмолилась – дай, Господи, ей дожить до утра! Вдруг она ожила… Батюшка пришел. Причастил. Он ушел, я ей ручки сложила крестом, свечку дала, а она вдруг раскинула руки и выдохнула: «Господи, прими мою душу…» Тут и колокола зазвонили, небушко дождичком заплакало. Из Задонска отец Никон, давний друг нашей семьи, с пятнадцатью монахинями приехал на открытие монастыря. Никон ей привез схимонашеское облачение. В схиму ее Никон и монахини обрядили уже мертвую. Они и панихиду отслужили… Такая торжественность была! Никакой скорби – радостно, празднично маму провожали… До 90 лет она не дожила три месяца…
Последний Оптинский старец
…Я очень хотела учиться. Но не было памяти. Не дал Бог памяти. А учителя понять не могли, что ко мне, наверное, нужен был иной подход… Бояться стала учителей, школу… Ребятишки уйдут на занятия, а я за сараем все уроки так и простою с книжками подмышкой. Два года отходила и бросила…
Физический труд очень полюбила! Работала с радостью, в удовольствие… Ходила по дворам, помогала огороды сажать, картошку убирать, дома мазать, детей нянчить.
После войны приехала к родственникам в Воронеж. Приняли на швейную фабрику «Работница». Мама, когда провожала, об одном просила – чтобы я не стала стахановкой. «Какая, думаю, стахановка? Для этого дела люди ученые, грамотные должны быть…». Работаю себе и работаю. И вдруг – в передовики вышла. Со слезами директора просила, чтобы он мой портрет на «Доску почета» не вывешивал… Чистосердечно ему призналась, что я верующая. Благодарна я ему… С пониманием отнесся.
Мне деньги не нужны были. Маме помогала, в церковь, где брат служил, много жертвовала…
Любила путешествовать. У многих старцев была. Брат Павел советовал: все, что непонятно, с их помощью поймешь. Он меня отправил к старцу Серафиму в Ракитное Белгородской области… Любила бывать в Ельце у архимандрита Исаакия и отца Николая Овчинникова. Они меня любили. Мне кажется, что любовь ко мне у них была через уважение к отцу Павлу. Они же с нашим Павлом очень дружили…
Но особый дар Божий – мое знакомство со схимонахом Иоасафом (Моисеевым), последним Оптинским старцем. Опять же – спасибо брату. Как-то поехала в Грязи, а он мне письмо вручил и сказал, чтобы я его в сберкассе отдала кассирше Марии Яковлевне Лякиной. Отдала, собралась уходить, а она меня задержала и сказала, что сейчас вместе пойдем к ней домой. Там я и встретилась со старцем, у которого был удивительный голос – его хотелось слушать и слушать. Мне тогда Мария Яковлевна и открылась, что она тайная монахиня Михаила, а живет у нее старец Иоасаф, который подвизался в Оптиной пустыни, много лет сидел за веру…
Потом она часто приезжала в Воронеж – и к отцу Павлу, и к отцу Николаю Овчинникову. Вместе ездили в Елец, Ясырки, Ячейку… Особенно любила бывать в Ельце у отца Николая. Говорила, что у этого священника все хорошо идет – и служба, и хор прекрасный, и читают хорошо, и жизнь приходская есть… Вместе с отцом Павлом и отцом Николаем посещали схииеромонаха Митрофана, который жил в одном доме с мамой отца Николая… Он приезжал и хоронить старца Митрофана.
Бывали мы в Мичуринске у схимонахини Серафимы. К этой матушке со всей России верующие приезжали. Еще мы часто ходили на улицу Кавалерийскую, в домик, где жили монахини Ангелина, Макария и Херувима. Знаю, что они из Усманского монастыря были.
Это Мария Яковлевна настояла на том, чтобы Павел поехал учиться не в Саратовскую духовную семинарию, а в Сергиев Посад – там и преподаватели посолиднее, а главное – рядом мощи преподобного Сергия.
Когда Мария Яковлевна уехала на заработки в Ленинград, ее там застала война. Чудом в Грязи вырвалась из блокадного города. Я считаю себя ее духовной дочерью. У меня была уверенность, что доживать будем вместе, но вышло по-другому… Жалею, что не сохранилась переписка моего брата с ней – они не письма друг другу писали, а целыми тетрадками по почте обменивались… Только по одним этим письмам можно было изучать суть Православия и постигать премудрости духовной жизни…
После моего первого приезда в Грязи Мария Яковлевна стала настаивать, чтобы я еще раз к ним приехала – об этом просит и старец. Но я же знала себе цену: неграмотная, забитая, грешная – как перед таким человеком предстану? Да и о чем говорить? Неразумная я… Отец Иоасаф с Марией Яковлевной мне валенки передали – тепленькие. Я в них много зим спасалась.
В письмах своей духовной наставнице несколько раз обещала приехать, но обещания не выполняла. И вдруг однажды получаю письмо, написанное самим Иоасафом… Какая же я глупая, что не сберегла его! Умное, проникновенное и по-особому доброе. Батюшка приглашал в гости… Приехала – и сразу мне на сердце легко, хорошо стало – будто у самых родных людей живу! Батюшка как раз строил свою келью. И я сразу включилась в работу. В работе всегда себя как-то увереннее чувствую, свободнее… О том, что он Оптинский старец, даже близкие люди не знали, соседи не догадывались, что он монах…
И я зачастила в Грязи! Каждый год все отпуска там проводила, каждые субботу и воскресенье стремилась уехать к батюшке, без которого не мыслила свою жизнь. Он так ко мне уважительно относился, как никто другой… Очень почитал Иоанна Кронштадтского. Он ему юношей прислуживал… Еще отец Иоанн не был прославлен, а у отца Иоасафа в келье его портрет висел – обрамлен в оклад, и нимб вокруг головы…
…По настоянию Марии Яковлевны и отца Иоасафа с большими борениями решилась на постриг в инокини. Я считала себя недостойной… А батюшка Иоасаф сказал: «Ты умей слушать тех, которые тебя знают лучше, чем ты сама себя…» И он произнес такие слова, которые меня обожгли и какой-то особый путь осветили: «Знай: я же за тебя, Надежда, и там молиться буду».
…Умер отец Иоасаф на Благовещенье в три часа утра. Шел снег… И что интересно – в келье вдруг объявилось несколько пчел…
В монахини была пострижена вместе с мамой своей. Мама готовилась к пострижению в схиму. Я хотела ради такого торжества в Грязи съездить и пригласить Марию Яковлевну, но мама запретила: «Не надо. Не успеешь». И точно – она все предвидела… Даже отец Павел не ожидал, что она так быстро отойдет… Когда он уходил на службу, я сказала ему и всем сестрам, чтобы у мамы взяли благословение – можем не успеть…
…Батюшка (брат матушки Артемии схииеромонах Нифонт, почил в 2005 году – прим.) говорит, что мы самые счастливые на свете – живем между двумя храмами: с одной стороны Введенский, а со второй – Акатов монастырь. Все здесь веками намоленное. Лет пятнадцать назад мы купили этот домик. Все тут в разрухе было. Батюшка все своими руками делал. Он вселился со мной – две комнатенки было, а потом пристраивал, пристраивал – у нас у каждой по своей комнате есть. Грустно… Раньше жить негде было, а теперь – некому…
Эдуард ЕФРЕМОВ
Подготовленная для портала «Православное Осколье»
статья приводится с небольшими сокращениям